Во время приема делегации от монарха Тивии Императрице вдруг стало плохо. Долгое время она боролась с недомоганием, продолжая выслушивать доклад, и упорно делала вид, что у нее лишь слегка разболелась голова. Причина была проста, жизненна и уже неотвратима, она скрывалась в глубине ее чрева, еще совсем маленькая. Мысли Джессамины путались. Вместо того чтобы думать об экономических жалобах тивийцев, она судорожно размышляла о том, что совсем скоро нельзя будет скрыть тот факт, что она носит под сердцем ребенка. Живот уже начал расти, и его все труднее было спрятать под блузами и жакетами. Кроме того, придворные потихоньку стали замечать, что их правительница слишком часто стала сказываться больной. Джессамина не хотела, чтобы ее видели. Она отдалилась даже от того единственного, кто был ей всех дороже.
Незамужняя Императрица ждет ребенка. Как ни старалась, она не могла не думать о том, что скажут окружающие, и все же в тайне радовалась новому для нее состоянию. Нет, она ни о чем не жалела и даже не помышляла о том, чтобы избавиться от плода. Не только потому, что это был будущий наследник Императорского трона.
Наконец, умолк последний докладчик, и Джессамина, вежливо пообещав обдумать все предложения в самое ближайшее время, покинула зал. Как только за нею закрылись тяжелые двери, Императрица с силой сжала руку Корво Аттано и, облокотившись о стену, прикрыла глаза. Джессамина побледнела и скривилась от дурноты, но, вновь не сказав ни слова, только виновато посмотрела на лорда-защитника. Вероятнее всего, он уже догадывался, в чем дело, но галантно молчал.
- Пожалуйста, отведи меня в мои покои, - тихо попросила Джессамина. – Мне нужно тебе кое-что сказать.

Отредактировано Джессамина Колдуин (2013-12-28 17:29:09)

Джессамина прилегла на софу. Откинувшись на подушки, она невесело усмехнулась. Ирония ее положения состояла в том, что она утаивала от близкого человека то, что скрыть просто невозможно. Джессамина долго молчала, крепко зажмурившись и прикрыв ладонью лицо.
- Ты знаешь, - проговорила молодая женщина, приоткрывая глаза. – Прости меня. Я… наверное самая большая трусиха…
Голос Императрицы дрогнул, и она поняла, что, еще ни в чем не признавшись, уже теряет самообладание, а ей вовсе не хотелось обезоруживать Корво своими слезами. Это было бы нечестно. Впрочем, было ли время думать о честности, когда обстоятельства подталкивали ко лжи?
В прошедшие несколько лет Императрица так и не выбрала себе супруга. Время от времени она оказывала знаки внимания то одному, то другому аристократу,  порой невольно стравливая таким образом целые семьи, но все предложения о замужестве неизменно отвергала. Джессамина прекрасно понимала, что никого не сможет обмануть. Вся Империя уже давно знала про ее отношения с лордом-защитником, но она вынуждена была продолжать игру, зная, что причиняет Корво боль.
- У меня будет ребенок, - жестокие слова, она должна была сказать сокровенное «у нас», но не могла. Не выдержав, Джессамина все-таки заплакала.

- Я не могу сказать, - ответила Джессамина, сдерживая всхлипы. – Не проси меня.
Первым и, возможно, самым разумным побуждением было солгать, сказав, что ребенок от другого мужчины, но, чем больше молодая женщина вглядывалась в лицо Корво, тем сильнее приходила в ужас от мысли, что может потерять его любовь и доверие. Джессамина глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Она сама была себе противна, понимая, что не может ни сказать очевидную правду, ни сокрыть ее.
- Он… кто бы это ни был… Он будущий наследник Императорской власти, - сдавлено прошептала Джессамина, отказываясь смотреть Корво в глаза. – Ты не можешь быть его отцом, понимаешь?
И это была самая болезненная правда, которую они не хотели видеть за своим счастьем все прошедшие годы. Рано или поздно Императрица должна была дать Империи наследника престола или обречь государство на смуту, но ребенок чужака, простолюдина не был бы признан. Никаким титулом это не изменить. Случилось неизбежное.

За пеленой слез Джессамине мерещился далекий южный берег и дом на скалах, окнами смотрящий в море. В саду, полном персиковых деревьев и кипарисов, вздымающихся в небо, где парят чайки, растут кустистые розы  и белые благоухающие лилии. Корво, ее любимый Корво, простой офицер, а она его жена, содержащая бесхитростный быт и лишь на досуге посвящающая себя изучению трудов по натурофилософии. По мощеному дворику и изумрудной траве бегает… почему-то она представляла мальчика с локонами цвета вороньего крыла, как у его отца. Корво купает малыша в море, учит его плавать, а вечером они втроем гуляют по желтой дороге, теряющейся в бесконечных виноградниках, и ночью небо загорается миллиардами драгоценных камней…
Качнув головой, Джессамина прогнала прочь видение. В ее голове теперь отчетливо звучал голос отца: «Самое страшное преступление для человека, обладающего властью – забыть о тех, чьи жизни находятся у него в руках. Личное для тебя должно померкнуть перед твоим долгом. Ты Императрица, и нет у тебя иной доли».
Дрожащими руками Джессамина привлекла Корво к себе, склонив его голову себе на грудь. Его гнев, его страдания были почти осязаемы и отдавались болью в ее сердце. Всего-то и надо было сказать: «Я не делила постель ни с кем, кроме тебя», ведь эта была еще одна правда. Но вместо этого Джессамина произнесла:
- Я не хочу тебя терять, - поцелуями она словно хотела затушить пламя, бушующее в Корво. – Если кто-то заметит хоть один взгляд, хоть одно слово… Они растерзают тебя. Лорд Берроуз доложил мне о настроениях среди аристократов. Некоторые всерьез говорят о том, чтобы избавить меня от тебя, говорят, будто бы ты продал душу Чужому и обворожил меня, - Джессамина чувствовала себя так, словно вливает в рот Корво яд. – Я боюсь, что тебя могут погубить.
Императрица сглотнула слезы и добавила, невидящим взглядом озираясь вокруг.
- Этот ребенок не принадлежит даже мне. Власть, Корво, это еще и проклятье.

Джессамина, как всегда, не стала упрекать Корво в неверии лорду Берроузу. Двое мужчин стоически терпели друг друга, но почти не скрывали взаимной антипатии. Однако сейчас об этом думать не хотелось. Нежась в теплых объятьях лорда-защитника, Императрица постепенно успокаивалась. Некоторое время она не отвечала на просьбу Корво, и безмолвие затянулось.
Лучшим решением было бы отдалить от себя любимого, ради него самого и ради ребенка, но на это Джессамина пойти не могла – своими же руками нанести чувствам Корво сокрушительный удар.
- Конечно, любовь моя, - чуть отстраняясь, молодая женщина заглянула лорду-защитнику в глаза. – Никто, кроме тебя, не сможет нас защитить.
Джессамина принялась целовать Корво так, словно они вот-вот должны были расстаться или, наоборот, очень давно не виделись. Прикосновения были полны нежности и жара.
- И я остаюсь навсегда твоей, - сбивчивым шепотом прошептала Императрица.

Реакция Корво была подобна холодному ливню, который обрушивается на голову прохожему, забывшему дома зонт. Джессамина сидела словно оглушенная, и пальцы сами собой сжимались в кулак. Хотелось закричать, надрывая голос. Но с губ не слетело требовательное «Верь мне!». Императрица молча хватала ртом воздух, упершись взглядом в спину лорда-защитника.
Став сначала другом, а потом и любовником дочери Юхорна, Корво Аттано отдал ей не только любовь, но и свою свободу. Он готов был ради нее расстаться с жизнью, а теперь еще и согласился спрятать гордость. Джессамина с горечью поняла, что забирает у любимого слишком много.
Плечи молодой женщины опустились, бессильно разжались пальцы.
- Ты прав, - устало согласилась Джессамина. Ее голос больше не дрожал, он был бесцветным и слабым.
- Нужно отдохнуть, - тяжелый вздох. – Иди. Я в порядке, просто лягу в постель.
Императрица отвернулась, не поднимаясь с места. Просить прощения – значит причинить еще большую боль и окончательно превратить разговор в фарс.
Про себя Джессамина без остановки повторяла, словно хотела, чтобы Корво прочел ее мысли: «Ты его отец. Ты».