- Нет, не позволю, - вопреки повелительному характеру слов, произнесены они были мягким, усталым тоном. Она перегнула палку, и теперь, когда холодность Корво отзывалась в ней мурашками, бегущими по коже, Джессамина поняла, что никакие политические интересы не стоят ссор с дорогим человеком. Оставалось надеяться, что еще не поздно. Она не могла просто так его отпустить.
Императрица обернулась, подошла к лорду-защитнику и, взяв его ладони в свои, посмотрела ему в лицо прямым, спокойным взглядом.
- Сейчас ты, а не я, вправе наказывать. Все эти дрязги… - Джессамина покачала головой, опуская взгляд. – Я совсем запуталась.
Глухота. Тоска. Боль. Вот что было между ними. Она пыталась вспомнить, когда в последний раз Корво целовал ее, когда они в последний раз смотрели на звезды и говорили мирно до самого утра. Пыталась вспомнить, и не могла. Тяжелые месяцы. Но Аттано всегда был рядом и все терпел.
- Раньше ведь ничего не боялась, а теперь, видишь, боюсь. Вдруг убьют тебя. Вдруг не дадут править ему, - Джессамина дотронулась до круглого и широкого живота. – Все не так. Помоги мне. – Она осторожно поднесла к губам ладонь Корво, поцеловала. – За всем тем маскарадом, в котором я увязла, я совсем не вижу, как тебе тяжело. Прости меня.
Джессамина больше не плакала, не кривила губы. Она не умоляла, но вложила в слова все чувства.
- Фицрой назвал тебя нянькой. Он глуп. Я не смогу назвать отца ребенка, как не смогу объявить им тебя. Но ты будешь ему таким же близким человеком, как я. Ты будешь не только защитником, но другом, главной опорой, и этого у тебя никто не сможет отнять.