Уже привыкший к различного рода поддевкам и колкостям, коих слышал множество при дануолльском дворе, лорд-защитник отреагировал бы в другое время безразличным взглядом или ироничной улыбкой, а то и вовсе прошел бы мимо, однако это был тот самый случай, когда коса находит на камень, как говорят в Тивии.
Буквально за день до этого очередная попытка выяснить отцовство будущего наследника или наследницы не возымела никакого успеха. Джессамина твердо стояла на своем, а Корво не мог ни коим образом перебить это упорство. В очередной раз императрица и ее любовник расстались не в лучших чувствах. И несмотря на то, что на дворе было солнечное лето, а вокруг царила безмятежность, в душе серконца бушевало самое настоящее ненастье.  Ни утренняя пробежка, ни последующие привычные за насколько лет упражнения, не помогли. Злость на обстоятельства так и не удалось никуда выместить. Она, как порча, разъедала нутро, не находя выхода.
Корво чувствовал себя безнадежно беспомощным. Казалось, правду знали все, кроме него. Поэтому, говоря о няньке, Чарльз Фицрой и не подозревал, насколько близок к истине и насколько сильно он задел гордость королевского телохранителя. Иногда Аттано и правда казалось, что он кто-то вроде няньки и останется таковым для всего рода Колдуинов.
Задетая гордость не приемлет здравый смысл, а потому, приблизившись, лорд-защитник прямо попросил пояснить придворного слова, которые Аттано не случайно только что услышал. Стоявший рядом Бантинг никак не смог сдержать улыбку, а потому был вынужден кашлянуть в кулак. Ведь задетый серконец даже не пожелал своим собеседникам доброго дня.

Отчего-то всегда выходило так, что при первой же угрозе смельчаки и острословы, которые еще мгновение назад были не прочь блеснуть сомнительным остроумием, нехотя и неуклюже, как рельсовая коляска, давали задний ход.
Словесное пикирование всегда было в моде при дануолльском дворе. Корво такое пустозвонство не совсем понимал и не принимал по причине того, что оно отнимало много времени, становилось причиной частых склок и плодившихся как крысы сплетен.
Но за годы, проведенные подле императрицы, приспособиться лорду-защитнику все-таки пришлось.
Обычно молчаливый и сдержанный, он был способен ответить в том же духе. Однако, чаще всего Корво говорил в ответ не изящную колкость, а неприкрытую правду, от которой у собеседников сразу же становился кислый вид.
Эта "серконская неотесанность", как ее называли, стала еще одной причиной, по которой придворные недолюбливали Аттано.
- Значит ли это, что Ваши дети привязаны к няньке больше, чем к Вам? - спросил он тихо, чуть склонившись к Фицрою. - Или Ваши наблюдения целиком и полностью умозрительны?
Теперь настал момент для улыбки серконца, который, в отличие от нечаянного собеседника, нисколько не скрывал намерения продолжить конфликт. Не потому что был склочен и заносчив, а потому что считал, что за слова нужно отвечать. Кроме того, насмешки придворных и молчание Джессамины давно переполнили чашу терпения лорда-защитника.

В запале Фицрой оступился и сказал то, что нельзя было простить. От этого заявления серконец должен был вскипеть, но вместо этого Корво почувствовал ужасающую, давящую на плечи усталость.
Будь его воля, независимо от факта отцовства, он признал бы ребенка своим, чтобы не допустить бесчестия женщины из благородного рода. И будь его воля, он бы прирезал любого, кто осмеливался нечто подобное говорить. Но Корво "благородным" не был. Не по происхождению.
Приближенный к императрице, деливший с ней постель, любящий и любимый, он не имел права защитить Джессамину перед Фицроем так, как мог бы сделать это законный супруг. Оставался только один способ заставить того замолчать. Метод не слишком популярный, грубый, но действенный. Старая добрая поножовщина, которую аристократы и военные именовали красивым словом "дуэль".
- Надеюсь, Вы не разучились держать саблю, - сказал Аттано. - Какую бы роль Вы ни пытались примерить на меня, я остаюсь королевским защитником. Завтра, в семь часов утра Вы принесете извинение, либо я получу сатисфакцию.
- Насмерть или до первой крови? - тут же полюбопытствовал Бантинг, которого происходящее скорее приятно забавляло, чем огорчало.
- Я не хочу никого убивать, - бросил серконец, прежде чем не прощаясь и не раскланиваясь удалиться. Продолжать препирательства дальше не имело смысла, хотя теперь, от слов Бантинга у Аттано закипала кровь. Старый стервятник почуял пищу, и теперь был намерен полакомиться от души.

Совсем не это Аттано надеялся услышать. Фицрой продолжал упорствовать, а раз так, серконец, готовившийся к поединку и выбравший в секунданты одного из офицеров дворцовой стражи, в ответ не поздоровался. Более того, напрочь проигнорировал глупый вопрос аристократа. Только взглянул на небо. Собирался дождь, а это значило, что бой может быть затруднен скользкой почвой.
В действительности, в глубине души Корво надеялся на благоразумие Фицроя, ведь это он сказал постыдные слова. И если поначалу обидчиком руководил запал спора, то потом могло наступить и просветление. Но нет. Извинение так и не прозвучало. Условия были поставлены четко, и тем более было жаль осознавать, что упорствующего Фицроя придется калечить. Тягой к измывательствам и жаждой чужой крови Аттано никогда не страдал, чтобы там ни говорили о "южных замашках". В том, чтобы умереть от ран, упорствуя в глупости, никакой чести для Фицроя не было.
- Полагаю, все готовы, - сказал лорд-защитник перед тем, как согласно кодексу, была названа причина дуэли и секундант задал стандартный для таких случаев вопрос о том, не желают ли стороны примирения и не готов ли Фицрой принести извинения. Тот твердо сказал "Нет", и поединщики встали в боевую стойку, прежде чем замелькали клинки и зазвенел металл. Зеваки, собравшиеся во дворе, скованные правилами приличия, следили молча. Ухмылялись да щурили глаза. Но если бы не дануолльский ханжеский этикет, они принялись бы кричать и улюлюкать, как если бы наблюдали за очередными собачьими боями. Уж это Корво знал наверняка.

Отредактировано Корво Аттано (2014-07-19 13:10:12)

Корво, уже начавшему теснить Фицроя и уверенно продвигавшемуся к победе, пришлось приложить неимоверные усилия, чтобы не измениться в лице. Сказать, что он был разочарован - означало ничего не сказать. Джессамина, словно дергая пса за цепь, вмешалась и тут. Разгоряченный поединком, Аттано глянул в сторону офицера и медленно кивнул. 
Дуэлянтов попросили сдать оружие, и Корво сделал это первым. По двору прокатился разочарованный вздох. Бантинг досадливо выругался. Никто не хотел лишаться такого представления. У некоторых из зевак пропали ставки.
Взглядами Аттано и Фицрой обожгли друг друга. Оба оказались бессильны перед женщиной, которую аристократ накануне попытался оскорбить. С другой стороны, можно ли было придумать лучшее средство демонстрации того, кто правит бал? Навряд ли. 
- Вам приказано явиться к императрице, - сообщил офицер, забирая у поединщиков клинки, словно строгий учитель рогатки у мальчишек.
- Так точно, - процедив сквозь зубы, кивнул Аттано. Дождавшись, когда секундант подаст ему мундир, лорд-защитник поспешил скрыться с места неудавшейся дуэли. На сей раз он спешил вовсе не потому, что торопился поцеловать любимую женщину, но потому, что негодование и злость все еще кипели у него внутри.
Чарльз Фицрой, которому так и не довелось продемонстрировать свой маленький фокус, чтобы хоть как-то отыграться, взялся пилить слугу.

Отредактировано Корво Аттано (2014-07-21 18:56:55)

Несмотря на бодрость духа, Джессамина, по мнению Корво, выглядела неважно. Беременность не красит женщин, но дает возможность мужчине проявить всю возможную заботу. Аттано невольно вспомнил, как в шутку, но упрекала его мать, дескать, Корво, будучи в ее утробе, стремился доставить как можно больше хлопот. Правда, потом родители не могли пожаловаться на отсутствие сыновьего послушания.
Глядя на императрицу, сейчас Аттано невольно устыдился, что стал причиной лишних волнений, но отступать было некуда, да и незачем. Отводить взгляд или опускать голову серконец не стал. То ли потому что все еще злился на императрицу и Фицроя, так удачно попавшего по больному. То ли потому, что Аттано в самом деле нисколько не сомневался в собственной правоте. Повторять оскорбительные слова, которые произнес не он, совсем не хотелось. Это было равносильно детскому ябедничеству. Пускаться в долгие объяснения лорд-защитник тоже не считал нужным.
Поэтому Корво безмолвно смотрел на любимую женщину, ожидая, что скажет притихший аристократ. Фицрой тянул время, пыхтел, отводил взгляд, и если поднимал его, то на стоящего рядом лорда-защитника. По крайней мере, на эту мишень можно было направить всю свою злость и презрение. Корво уже приготовился к суровой отчитке и к тому, что потом, после того, как Фицрой, выбравшись сухим из воды, выйдет за двери, будет еще более неприятный личный разговор. Хуже всего было то, что и он ничего не изменит.

Отчаянно хотелось сказать "Да" и решить все "претензии" прямо здесь, но Джессамина снова начала миндальничать с Фицроем, а потому Корво вынужден был процедить сквозь зубы короткое и четкое "Нет".
Императрица не была наивна, но иногда оказывалась слишком добра по отношению к мерзавцам, поносившим ее имя. Что за нелепая форма снисхождения? Уже несколько лет Аттано не находил ответа на этот вопрос.
Теперь она просила Корво остаться, будто пережитого им унижения этой женщине было недостаточно. Несколько мгновений поглядев вслед удаляющемуся Фицрою, серконец затем прикрыл дверь.
Множество обидных и резких слов, которые лорд-защитник был готов сказать императрице, оказались терпеливо проглочены. Аттано, зло сощурив глаза, глядел на любимую женщину и молчал. С тех пор, как удалился Фицрой, он не сделал ни шага, чтобы приблизиться к Джессамине. Пусть бы поскорее прочла очередную нотацию, да телохранитель, которому предстояло стать нянькой, с чистой совестью удалится от светлых глаз долой. Прочь от женщины, не пожелавшей видеть его отцом своего ребенка.

- Нужно было вызвать его тайно или прирезать втихоря? - лорд-защитник зло рассмеялся. - Если ты собралась отчитывать меня, то делай это скорее, а потом я пойду, - сказал Аттано, в который раз услышав одни и те же слова.
Джессамина как будто оглохла, его мнение она в расчет не брала. Потому что, если бы хоть немного об этом задумывалась, то не задавала бы этих глупых и лицемерных вопросов. В последнее время Аттано и правда не мог понять: завралась Джессамина окончательно или правда не понимала, что причиняет боль.
- Если ты предпочитаешь закрывать глаза и делать вид, что ничего не происходит, терпеливо слушать, как тебя называют шлюхой, то я это терпеть не могу. И если тебе так нравится играть с этими миногами в их игры, то, будь добра, играй с ними сама, а меня можешь отправить в отставку или на виселицу.
Сказав это, Корво развернулся спиной, невзирая на этикет и все условности, и резко дернул дверь, явно собравшись уходить.
Будь что будет, думал лорд-защитник в запале, обуреваемый беспросветным отчаянием. В конце концов, при таком раскладе он оказывался действительно бессилен. Это значило, что даже паршивой медной монеты не стоили его старания и жизнь.

- Я только и делаю, что задумываюсь о тебе. Если ты не заметила, - сказал Аттано, словно сплюнул яд.
Похоже, Джессамина перестала замечать, что рядом с ней живые люди. Заигравшись в игры с аристократами она, вероятно, решила, что Корво один из них. Если так, то императрица ошибалась. Он мог быть кем угодно: телохранителем, нянькой, преданным любовником, но только не марионеткой.
- Если ты думаешь, что я не способен остановить Фицроя, зачем признала своим лордом-защитником? Назначила бы на эту должность кого-нибудь более умелого и покладистого.
С этими словами Аттано дернул руку, пытаясь высвободиться.
- Ты ничего не ответишь Фицрою. Потому что кишка тонка. За эти годы ты научилась потакать их капризам и смиряться. Никто не заставлял тебя улыбаться им, ты сама выбрала политику нейтралитета. Когда они сядут тебе на голову и начнут тобой помыкать, не жалуйся на плоды. Потому что это только твоих рук дело.
Несмотря на ярость Корво прекрасно отдавал себе отчет в том, что дело может окончится пощечиной, но не выпустить пар было уже невозможно. Слишком долго кипел этот котел. Слишком долго Джессамина молчала и старательно делала вид, что ничего не происходит. Слова, которые она произнесла сейчас, звучали очень слабым оправданием. Разъяренный и обиженный серконец не верил.