«Лучше не проронить ни слова за всю жизнь, чем хотя бы единожды извергнуть из себя ложь». Я много раз обдумывал эти строки и пришел к выводу, что они справедливы и для правды. Тот, кто попадает на Белый утес, первым делом учится молчать. Обо всем.

Я был слабым и болезненным ребенком с извечно замотанным горлом и в теплых шерстяных носках. Мальчишкой из тех, кого принято называть «маменькими сынками». Мои родители не роскошествовали, но я ни в чем не нуждался и почти не знал, что такое слезы. Отец и мать были добры ко мне. Розге и подзатыльнику они предпочитали увещевания и объяснения. До сих пор удивляюсь, как им удалось не избаловать меня.

Умение находить верные примеры и точные определения, которым обладал отец, удивляет меня до сих пор. Как будто, разбираясь в часовых деталях, он видел скрытый порядок во всем мироздании. Если бы люди состояли из шестеренок и пружин, он знал бы, о чем они думают.  И хоть нас учили предугадывать действия и определять следующие шаги по жестам и выражению лиц, мне далеко до такой чуткости.

Иногда я спрашиваю себя: что бы я рассказал, если бы нам представилась возможность поговорить? Стал бы я пересказывать ему все прошедшие годы? Поделился бы болью о потере Рэя и моей нынешней слабостью, вызванной недавним ранением? Порадовался бы он тому, что я встретил Кору? Боюсь, что мы бы просто сидели друг напротив друга и долго молчали, а нос щекотал бы сладкий запах маминых пирогов. Мне было бы стыдно осквернять этот дом словами.

Думаю, Рэй прикрыл бы меня тогда. Как прикрыл бы я, выстрели в него кто-нибудь из этих ублюдков. Но его не было рядом, потому что шесть лет назад я клеймил его собственноручно.

Никто не мог подумать, что в Квартале особняков, на Минтри-стрит, мы обнаружим такое. Когда-то мой наставник говорил, что с респектабельными районами сложнее всего. Люди, в чьих руках сосредоточены деньги и власть, позволяют себе многое. Мы – тоже, и каждый верит, что цель оправдывает средства.

Дети бедняков – не те, кого станут искать в первую очередь. Этим пользуются некоторые из братьев, когда понимают, что родители не отпустят ребенка в паломничество на Белый утес. Этим пользуются другие, чьи намерения далеки от идеи служения. Как бы там ни было, я чувствую отвращение от одной мысли о тех и других. И все-таки, первые встанут со мной плечом к плечу, когда потребуется.

Не знаю, что было страшнее – смотреть в широко раскрытые глаза Рэя, ожидающего, что я предам Аббатство вместе с ним, или – на части детских тел, прибитые Кромсателем к стенам. Размещенные так, будто он рисовал одному ему ведомую картину. Не так больно было принять несколько пуль, как прочитать короткую записку: «Я делаю это потому, что могу».

Я до сих пор уверен, что человек, которого клеймил за ересь, так же содрогнулся бы, увидев эти гнусные свидетельства поклонения Чужому. Смог бы он тогда с такой легкостью рассуждать о свободе? Мы все когда-то были не более, чем наивными идеалистами.

От доноса и до последнего выстрела – это было ловушкой. К тому времени, когда мои братья разбрызгали по стенам мозги убийцы, я был уже без сознания. Одна из причин, по которой я никогда не решусь рассказать свои сны – тень черноглазого. Каждый раз, когда в смрадных мечтах я выпускаю Кромсателю кишки, Чужой держит меня за плечо, как я когда-то держал Рэя.

Майя, оракул с Среконоса, говорит, что каждому из нас уготован свой груз, и нет непосильной ноши.

Мой отец был благочестивым человеком и старался жить по справедливости. Он хотел, чтобы я жил так же и не творил зла. И я старался. Раньше мне казалось, что зло – это причинить вред, но и добре дело может нанести ущерб. Где та грань, которая отделяет благое от неблагого? Может, она в нас самих? И что такое справедливость? Мера за меру. По деяниям судить их и давать ответ.

Было больно смотреть на пытки в первый раз. Многих из братьев тошнило. Они старались не показывать виду, но каждый страдал, словно сам был в шкуре испытуемого. Те, кто постарше, с презрением глядели на нас. Со временем привыкли и мы. Потому что это стало частью нашей обычной жизни – трудный поиск справедливости.

Еретиков надо наказывать по всей строгости. Так, чтобы ни у кого не возникало желания повторять ошибок. Но учит ли боль? Мне думается, она только изматывает и озлобляет. Разве может раскаяться ничего не соображающий обрубок, мычащий бред и сплевывающий осколки зубов? Он может думать только об одном – о смерти. Поэтому я выбираю увещевания. 

Иные действительно заслуживают всех возможных мук. Убийцы вроде Кромсателя. Насильники, истязающие детей. Мужья, сдающие внаем своих жен, словно те – вещи. Они обращались с другими как с животными и потому скотами делаем их мы.

Но как быть с родителями, которые бьют детей и не разговаривают с ними, делая вид, будто их не существует вовсе? Как быть с теми, кто лжет, прикрывая страшные преступления против одного или множества ни в чем неповинных людей? Ни слово, ни кнут не приводят к раскаянию. Справедливости в этих случаях добиться невозможно.

Аббатство устраивает рейды по публичным домам, в то время как Верховный смотритель развлекается с проститутками в тайной комнате. Я люблю чужую жену, а брату Стефану нравятся мальчики. Сколько по справедливости заплатит каждый из нас?

Янек - рыжий, веснусчатый тивианец, со смешным чубом на бритой голове. Даже имя его звучит как-то несерьезно, как дворовое прозвище, которое дает друг другу ребятня.

Однажды он поспорил с нами, что научит кошку петь, и выиграл. На пение это мало походило, но, выпрашивая мясо, она и правда орала, как могла. В другой раз Янек заставил волкодава ходить на задних лапах, а недавно приручил крысу, чтобы показывать ее новобранцам, как пример того, что даже зверье может проявлять дисциплину и сознательность. Конечно, все поняли, куда он клонил, но никто не стал наказывать.

С приходом чумы у Янека добавилось еще несколько прибауток. Этот мрачноватый юмор скрашивает серые дни и дает надежду. «Гляжу, мужик идет - рассказывает он. - Вид диковатый, а морда, будто измазался в варенье. Жуть! Ту-то у меня спазм в ягодицах и случился». В ответ на эти слова слушатели смеются. Вчера во время боевых упражнений один из новобранцев поранился. Янек подошел к нему и сказал: «Ну, что ты воешь, как плакальщик? Гляди, уволокут тебя в Затопленный квартал. Будешь с мышами чаевничать». Поезд, который вывозит тела умерших, он называет не иначе как «даннуольский экспресс»...

Некоторые братья корят Янека за вопиющее неуважение, считают его юмор признаком Беспокойного ума. Но я думаю, что Янек во многом прав. Лучше смех, чем животный страх или равнодушие, прикрытое скорбью. Лучше, чем ужас, который сковывает тело и ослабляет разум. Нам внушали, что страх - это постыдно, но сколько бы мы ни лгали себе, каждый чего-нибудь боится. Может быть, это и правильно - смеяться в лицо чуме.

Отредактировано Гарольд Этвуд (2014-02-10 15:52:13)

Пили с братом Янеком виски. Якобы за мой перевод. Говорили почти до самой побудки. Янек пел. Все-таки тивианские песни очень сильно бередят сердце. Я не сказал Лыткину истинный повод. Душа-человек, сменил меня на посту, когда я был "ни в зуб ногой", как говорят тивианцы. Интересно, если бы он знал, то остался бы таким доброжелательным? Наверное, да. Хочется верить.

Если бы мне дали волю, то я встал бы под окнами миссис Морлидж и без устали кричал, как сильно ее люблю. От радости душа рвется на части.

Отредактировано Гарольд Этвуд (2014-02-24 20:28:06)

Вот что уже несколько месяцев не выходит у меня из головы. Мысль о предательстве лорда-защитника. Вся эта история кажется нелепой. Как такое могло произойти? Говорят, что Верховный смотритель в это время позировал Соколову. Неужели никто не смог остановить убийцу? В это тяжело поверить, зная, как тщательно охраняется Башня Дануолла. Не думаю, что императорские гвардейцы такие лопухи.

Наследница исчезла, и до сих пор нет никаких известий. Чтобы провернуть подобное, нужны сообщники. Лорд Аттано был в поездке, тогда как он планировал и руководил? Дураку ясно, что слишком рискованно обсуждать по переписке такие дела. Убивать правительницу среди бела дня сразу по возвращении – идея не из лучших, потому что есть масса иных средств.

Все шито белыми нитками, но об этом не стоит говорить. Лорд-регент утверждает, будто это заговор, но зачем участвовать в нем телохранителю императрицы? У этого человека было все, чего он только мог пожелать. Или Берроуз что-то упустил? Судя по тому, что я слышал, на него это мало похоже.

Кэмпбелл все чаще отлучается по «особо важным делам». Возвращается поздно, крайне недовольный, утешается с женщинами в тайной комнате. По крайней мере, кое-кто из братьев говорит, что слышал  в подвале крики и стоны.

Недавно Верховный смотритель принял решение направить несколько отрядов в Затопленный квартал. Мне остается только молиться за братьев, поскольку мое нынешнее положение и состояние Коры не позволяют идти на такой риск. От этого стыдно и горько. В другое время я предпочел бы оказаться плечом к плечу рядом с ними.

Скорбное время. Убийство Верховного смотрителя для многих стало потрясением. И не потому, что его тело было найдено в совершенно непотребном виде, а потому что этим, по логике вещей, все должно было кончиться. Тем более, учитывая пристрастия Кэмбелла. Убийство похоже на самосуд.

Семь запретов. Увечья, нанесенные уже после смерти и единственный, чистый выстрел в грудь, произведенный с близкого расстояния. Именно это убило его. Не было ни оккультных знаков, ни каких-либо ритуальных вещей, вроде клочков шерсти или поделок из кости. И кому понадобилось грабить урну и воровать сапоги? Насмешка. Тот, кто это сделал, явно ни в чем не нуждался и был подготовлен очень хорошо.

Сразу же всплыло множество подробностей, часть из которых я склонен считать домыслами. Однако кое-что действительно имеет смысл. Кэмпбелл полностью поддерживал лорда-регента, считая себя в абсолютной безопасности. Он пользовался услугами женщин из «Золотой кошки», и след, один из многих, ведет туда. Говорят, что некоторые из куртизанок исчезли. До этого случая любые подозрения опровергались, и теперь о них не говорят. Никто не стал искать гулящих в городе, где свирепствует чума. Теперь их не станут искать тем более.

Я думаю, кто мог совершить такое? Кэмпбелл меня волнует меньше всего, это сугубо профессиональный интерес. Как дознаватель я должен был обследовать место убийства, допросить постовых, но меня не подпустили близко, напомнив, что теперь я всего лишь наставник. Безднова тьма! Это злит почище любого оскорбления.

Если бы мне только дали разобраться получше... Но даже брат Ульм посоветовал помалкивать и не лезть. Никто не был заинтересован в серьезном расследовании, тело быстро сожгли. Вину списали на неизвестного последователя Чужого. Боялись, что всплывут ненужные подробности? Очень похоже на то... Похоже на заговор в наших рядах. Теперь они делают вид, что вяло ищут преступника. Конечно, его не найдут.

Убийцу не заметила охрана, не услышали собаки. Он знал, как, куда и зачем шел. В то время, когда я был в казармах для новичков, расположенных на заднем дворе, моих братьев обезвредили на посту. Их не стали наказывать, хотя могли бы. Наверное, стоит отдать должное милосердию нового Верховного смотрителя. Или так было спланировано? Даже думать об этом не стоит. Как чумной смрад, подобные мысли вызывают дурноту.

Еще недавно смотрителя Мартина несправедливо обвиняли в ереси. Теперь он возглавил нашу общину, как «самый достойный служитель» Аббатства. Брат Тиг умный и сильный человек, умелый политик, но я всегда предпочитал держаться от него в стороне. Кэмпбелл ненавидел Мартина за то, что тот очень быстро набрал вес. И не зря. Нынешний Верховный смотритель - это волк в овечьей шкуре. Боюсь, что, поспешно избрав его, Круг властных навлек на нас еще большую беду.

На улицах усилили охрану, хотя, казалось бы, куда больше. Кроме световых стен появились сторожевые башни. Дребезжание их вращающихся платформ слышно даже если закрыть окно. Мне кажется, мы катимся в Бездну. Часть моих молитв остались неуслышанными. Добрые духи отвернулись от нас. Братья, отправленные в Затолпенный квартал, погибли все до одного.