Дауд медленным шагом пересекает порог своих покоев, по привычке обводит помещение взглядом, всматривается в тени, принюхивается к воздуху, но чувствует лишь запах тления доносимый досюда со стороны трупных свалок, и пыли, которую некому убирать. Тут нет никого и ничего, лишь в радиусе ста метров снуют по крышам ассасины патрулирующие территории. Дауд уже давно начал замечать, что колокольчик тревоги в его голове стал позвякивать слишком часто и без повода, и он подозревал, что «тревога» постепенно начала перерастать в легкую стадию паранойи. Дауд не боялся за свою жизнь – он сделал достаточно, чтобы умереть со спокойной душой и чувством выполненного долга, дело было в другом – в чувстве сожаления и своеобразного сострадания, которые в последнее время нашептывали ему темные истины, показывали иные пути и иное будущее, которое из-за него никогда не наступит. Лидер ассасинов на несколько мгновений вздергивает верхнюю губу, выражает свое раздражение, а после подхватывает крепкой рукой, стоящий около входа стул, видавший лучшие времена, и выносит предмет мебели в центр комнаты, ставит его в пятно серого, мертвого света, который едва просачивается сквозь обнесенные металлическими пластинами окна. Главарь китобоев устраивается на стуле, который скрипит под весом его тела, упирается локтями в колени, сцепляет пальцы рук в замок и, сделав глубокий вдох, закрывает глаза.
   Комната, в которой он находится, пуста, но он чувствует направленные на него укоризненные взгляды людей, которых уже нет в этом мире. Кабинет Дауда увешан неразборчивыми заметками, планами, картами и набросками тех, кого он убил или кого ему только предстоит убить – разница между первыми и вторыми в кроваво-алых чернилах, которыми перечеркнуты лица мертвецов. Кроваво-алый это цвет крови, которую каждый из китобоев смывает с себя. В кроваво-алом цвете, наверное, есть какой-то смысл. Один из взглядов Дауд чувствует особенно остро – взгляд его императрицы. Императрицы, которую он предпочел променять на звон монет, которую он предал и насадил на свой клинок. Тогда ему было плевать, он был неразборчив и жаден, он не думал о последствиях, даже несмотря на то, что любой лидер должен думать об этом в первую очередь, Дауд считал, что Берроуз станет достойной заменой императрице – Дауд ошибся, теперь он расплачивается за свои поступки, пожинает плоды своих решений. Предводитель китобоев позволяет себе сделать предположение, что возможно, не убей он Джессамину Колдуин, то все было бы лучше. И скорее всего именно из-за своего сожаления и совестливости он незримо, и временами даже неосознанно защищает маленькую дочку императрицы – Эмили. Дауд сжимает руку в кулак, жесткая кожа скрипит при трении, ему не нравится то, что он чувствует, но он понимает, что это нормально. С возрастом начинаешь смотреть на ситуации с разных углов и относиться ко всему с некой философской точки зрения, лидер китобоев никогда не относил себя в разряд ученых мужей, но он же никогда и не отрицал того, что за свою жизнь он узнал больше, чем любой другой человек в его возрасте, обделенный умом вряд ли смог сделать то, что сделал он – убить правительницу Империи.
  Он до сих пор помнит, как это происходило. Дауд поднимается на ноги, подходит к окну и, щурясь, смотрит на Затопленный Квартал сквозь небольшую щель меж стальных пластин. Тогда он тоже стоял подле окна, на этом самом месте и с безразличием смотрел на статую императрицы, монотонным голосом отдавая приказы и во второй раз пересказывая план действий своим ученикам. Тогда в этой комнате было больше света, больше людей и больше запахов – бумаги, чернил, дерева, кожи. Когда-то, сейчас кажется, что это было так давно, в этой комнате было меньше портретов убитых и больше планов помещений и карт, ему нужно было учесть все, он просчитывал все возможные приходящие ему в голову варианты происходящего: как он убьет императрицу если та будет в своих покоях, как он убьет императрицу если она будет гулять в саду, как он убьет императрицу если она будет заниматься со своей дочерью музыкой. Вариантов было множество, была масса составляющих вроде количества света в том или ином месте, наличие потайных ходов, степень шума, который мог прикрыть звук крадущихся шагов убийц.
  Дауд не спал порядка пары суток, он не мог уснуть из-за мучающих его мыслей, потому что стоило ему учесть одно, как в голове моментально появлялось другое. Берроуз тогда ему не шибко помог – все планы, все нужные списки он и его ученики добывали самостоятельно. Устранять стражников им тоже придется своими руками, именно для этого он раз в несколько дней отправлял своих китобоев наблюдать за резиденцией императрицы, чтобы те изучили маршруты, запомнили основные точки, пусть хоть распорядок дня узнают и то, чем кормят стражников на завтрак – им будет важно все от и до. Это рискованное предприятие должно пройти чуть больше, чем идеально и Дауд собирался достичь своей цели любой ценой. В те времена он составлял планы и мог подолгу сидеть в своих покоях, размышляя и плетя свою паутину, рассчитанную на десятки, если не сотни вариантов. Мог же уйти на день куда-нибудь в сторону жироварни Гривза, чтобы погружаться в омут мыслей, смотря на крыши домов шумного и тогда еще относительно живого Дануолла. Тогда Дауд был полностью сконцентрирован на предстоящей миссии, и никто, за редким исключением, не осмеливался его беспокоить. У них было много работы – кто-то составлял планы, кто-то общался с людьми, собирая сведения о других людях, кто-то наблюдал и шпионил. Работы было много, и всем этим руководил он, Дауд, он старался найти применение всему, что находили и узнавали его подчиненные, он был слишком занят, чтобы отвлекаться еще и на возможные душевные метания.
  Тогда, во второй раз пересказывая план действий своим ученикам, он с безразличием смотрел на статую императрицы и не думал о том, что спустя несколько долгих месяцев, после того как он узрит приход чумы в Дануолл, после того как он сам прочувствует насколько темные наступили времена, он будет стоять на этом же месте огорченный своими же поступками, сомневающийся и раскаявшийся где-то глубоко в душе, и тем более он не мог бы допустить и мысли о том, что теперь он будет смотреть на затершуюся и запачкавшуюся статую с долей извинения в темных глазах.
  Убийца раскаялся в своем поступке, только этим жизнь человеку не вернуть – именно поэтому он продолжит жить как жил, и преследовать те же цели, какие преследовал, а потом пусть судьба решает, что с ним станется.